Если бы военные действия можно было остановить силой музыки, БГ бы их остановил. Но чудес не будет. Никто и не ждёт. А музыку нужно записывать. И говорить о главном и очевидном, а потому — особенно запретном. Но… Говорим мы в Париже, куда Гребенщиков приехал из Лондона показать свои картины и устроить для всех желающих «квартирник» в мэрии шестого округа… А журнал наш выходит в России, и это приходится учитывать. Интервью опубликовано в "Новой рассказ-газете" в июле этого года.
Играть в России — об этом сейчас даже думать бессмысленно. Как и о помпезном юбилее «Аквариума». И слава богу, говорит БГ, имея в виду юбилей.
— Юбилей как раз в эти дни в июле… Вначале ведь планировались концерты в России. Ещё до…
— Рассказываю историю подробно. Менеджер «Аквариума» планировал большой юбилейный тур по всем городам и весям России и Украины — и я чувствовал себя как последний идиот. Потому что если группа празднует пятьдесят лет своего существования — значит, этой группе… в общем, зачем эта группа ещё существует — непонятно.
— Да, звучит страшно.
— Это порнография. Rolling Stones — ладно. Им можно. Это их собачье дело, не моё. Но «Аквариуму» 50 лет?! И поэтому то, что случилось (отмена юбилейных концертов, а не «спецоперация», естественно. — Ю. С.), я воспринимаю как подарок свыше. Мы избавлены от необходимости тащить за собой страшный тэг «ЮБИЛЕЙНЫЙ ТУР 50 ЛЕТ». Это не значит, что «Аквариума» больше нет: он сохраняется как виртуальная группа, которой он был всегда. Мы были виртуальной группой, ещё когда записывали «Треугольник» и «Табу» (альбомы 1981 и 1982 годов). Есть два типа групп: одни состоят из конкретных людей, и именно из них; а есть те, что играют музыку, которую никто другой сыграть не может, и неважно, кто именно сегодня играет, — важно, какая музыка играется. «Аквариум» для меня — группа второго типа. Если в какой-то песне там не будет меня — и слава богу.
Новый альбом, который мы пишем уже полтора года, — это будет «Аквариум». А концерты мы играем под названием «БГ+» — c теми людьми, которые могут в данный момент приехать в данный конкретный город*.
При существующем сейчас положении дел «Аквариум» на сцене появляться не будет.
— А как вы будете заканчивать альбом? Потому что ведь половина группы — в России, половина — не в России…
— Альбом пишется во многом виртуально. И все альбомы «Аквариума» за последние лет тридцать всё равно записывались с огромным количеством приглашённых гостей. А тут я ещё сделал так, чтобы были удивительные гости на каждой песне, потому что всё-таки… Все-таки 50 лет. (Улыбается.)
— Кто из удивительных?
— Я не хочу сейчас раскрывать карты. Но для меня главное, чтобы эта музыка была сегодняшняя, чтобы это был «Аквариум», и чтобы этот альбом отражал то, что есть сегодня. Не то, что было вчера, и не то, что было (так и сказал — Ю.С.) завтра.
— А сегодня «тема» — одна…
— Я много лет пытаюсь это всем объяснить: у искусства не может быть темы: искусство бесконечно больше любой «темы»; если есть тема, искусство становится агиткой.
Вы знаете, одна из первых песен, которые я написал в жизни, называлась «Война»; мы играли ее в 73-м году. Очень детская была песня. С тех пор я немного подрос. И знаю, что нельзя навязывать свои мысли песням; дай сердцу говорить, и оно скажет то, что будет больше любой твоей логики, любой темы, любой мысли — но это будет верно.
— Есть в этом альбоме песни, написанные уже после 24 февраля?
— Есть несколько, которые написаны после, но говорить, какие, я не буду. Потому что есть ещё песни, которые были записаны задолго до — и они всё равно, зараза… в общем, в них всё уже сказано. Как это происходит, я не знаю.
— Как в песне «Пошёл вон, Вавилон» и…
БГ — "Пошел вон, Вавилон". (Official Video)
— Да «Вавилон»-то ладно, а вот «На ржавом ветру» или «Сякухачи» — это совсем страшно…
— Вы сейчас не поедете в Россию ни при каких условиях (пока существует нынешняя власть)?
— Пока всё так, как есть, я там находиться не смогу. Но мою «русскость» у меня всё равно никто не отнимет. То, что я сижу сейчас на rue de l’Odeon, не означает, что я «менее русский». И говорю я на русском языке, и пишу я на русском языке, поэтому русская культура — это то, чем я дышу. Где я этим дышу — неважно.
И потом, понимаете, происходит удивительная вещь: раньше, когда мы выезжали из России, чтобы сыграть где-то концерт — ну, в том же Антверпене, например, — мы играли для небольшого количества русских людей, которые там жили. Они приходили, скорее, как в социальный клуб… А теперь мы играем в том же Антверпене, в том же зале, и там — такой приём, как в любом городе России. Или Украины (до…). То есть зал забит по самые стропила.
— Конечно, сейчас россиян за границей стало намного больше…
— Исходя из того, что я вижу, их стало в разы больше. И кто для них будет играть, если не мы?
И получается так, что у нас с Юрой Шевчуком разделение — он говорит: я обязан играть в России, даже если мне и не дают играть; и значит, я играть не буду. Но зато вместе со всеми — в России. А я нахожусь вне России, но играю, и играю для тех же людей, для которых играл всю жизнь. Просто большая часть моих слушателей в силу обстоятельств переехала.
Важно сказать, что я считаю себя не вправе судить о поведении людей, которые остаются в стране. Они могут справедливо заметить: «Вам легко говорить оттуда, а попробовали бы вы сказать это здесь». Критика «из-за стены» мне самому всегда казалась чем-то немного постыдным. Так что осуждать я никого не готов.
…Вот Сашу Сокурова вообще взяли и не выпустили. Когда государство неподвластно никакому контролю, оно может сделать всё что угодно и сказать, что «этого не было», или «так надо», или и то и другое. Дел с ними иметь нельзя никаких.
— Александр Николаевич Сокуров, и не только он, долго пытался выстраивать «требовательный диалог»…
— Боюсь, что компромиссов с государством не бывает. Государство не считает тебя человеком.
<…>
А Александр когда-то о нас очень трогательно заботился. С 80-го по 84-й год у нас были робкие попытки сотрудничества. Он сделал нам один концерт, устроил мизансцену — мы играли в ВТО. И потом он просил, чтобы мы сделали музыку к его фильму… Я не уверен, что он фильм снял, но собирался, и ради него мы спели романс Глинки. По этому поводу я начал изучать творчество этого композитора, и в итоге страшно Саше был благодарен, потому что, слушая Глинку, понял, как я примитивен, что можно писать музыку значительно свободнее… И осознал, что могу больше, чем думал. Отсюда вырос весь наш альбом «День серебра».
— Вы записывали ещё в 2014 году вместе с Юрием Шевчуком и другими музыкантами видеообращение против войны. Сейчас что-то такое вы бы сделали?
— А мы с Юрой как раз переписывались вчера по этому поводу, и есть у него какие-то идеи, которые мы обсуждаем. Хотя я считаю, что музыка и искусство — они выше всего этого дела.
— Выше?
— Мы можем использовать своё честное имя. И говорить: «Да, мы против!..» Но это всё равно, как когда люди выходят и говорят: «Мы за всё хорошее против всего плохого». И что дальше?
— И всё-таки это важно, и вы сами уже много раз сказали важные слова, назвав эту «спецоперацию» позором России и ещё куда более резкими словами (имеющие гугл да погуглят)…
— Я сказал то, что сказал. Повторять это ещё раз не вижу смысла.
— Вы уехали из России прямо 24 февраля?
— Дело в том, что я переехал в Лондон два с половиной года назад. Мне там удобнее заниматься записью музыки. А 23-го числа мы играли концерт в Петербурге. И весь концерт — я всем уже рассказывал об этом — у меня было страннейшее ощущение, что я играю в 1939 году где-то в Мюнхене.
— Отчего это ощущение возникало?
— Не знаю. Судя по всему, этот холодный змей уже в воздухе висел, и просто я его присутствие чувствовал. И 24-го я вернулся в Лондон. Билеты на этот день были куплены до — у меня в Лондоне идёт постоянная работа. Там работы вдвое больше или в пять раз больше, чем когда я живу в Петербурге.
— Может быть, ещё много лет не доведётся приехать в Петербург…
— Я даже не могу себе пока этого представить. То есть Господь меня хранит от того, чтобы я думал об этом. Я продолжаю считать, что мой дом в Петербурге. Остальное — не в моих руках.
Как бы ни было, я живу в мире. Вот небо — оно и есть небо. Оно в хорошую пору и в Сестрорецке — небо, и в Лондоне, и в Париже, и в Африке, и в Аргентине, и где угодно. И вот я под этим небом живу на этой земле.
У греческого мудреца Анаксагора, который всю жизнь занимался политикой, а потом ушёл (про это писал Диоген Лаэртский в «Жизнеописаниях великих философов»), спросили: ты больше не патриот, тебе нет дела до отечества? Он ответил: отнюдь нет, мне очень даже есть дело до отечества, — и указал на небо.
Я абсолютно разделяю его взгляд.
— Вам удивительно удаётся оставаться на связи со всем вот этим (показываю на небо). Мало в российской музыке групп, которые бы так свежо звучали… И даже голос ваш стал мощнее, чем был в начале пути. Стало больше металла…
— Спасибо. Я ничего с этим специально не делаю. И надеюсь как раз, что на новом альбоме голос будет без металла… Я всю жизнь мечтал, чтобы в «Аквариуме» были какие-то нежные, трогательные, ритмически правильные и лёгкие песни. Что-то вроде Донована.
— Ну, у вас много таких…
— Нет, мало-мало… Я всегда начинаю каждый альбом с этим желанием, а потом вдруг такая песня появляется, другая — и опять получается мрачнюга… Очередной какой-нибудь «Знак огня», или «Время N», или «Русский альбом» — чего я совершенно не хотел изначально.
— На новом альбоме будет такой фьюжн, как часто бывало?
— Нет, это должен быть абсолютно чистый «Аквариум». Я за то и бьюсь уже полтора года, чтобы там не было ничего наносного. Поэтому некоторые песни по 30–40 миксов уже имеют.
— А «чистый «Аквариум» лично для вас — это что? У каждого ведь свой «Аквариум»…
— Я когда-то сказал глупую, романтическую и претенциозную фразу, но тем не менее она правильна. Что «Аквариум» — небесный зверь. Он, с одной стороны, дикий, то есть не принимает условностей, принятых в обществе, а с другой стороны, он небесный — небесный эталон. И если в музыке это есть, то это «Аквариум», если нет — то… я не уверен.
— А что вы думаете как социолог… Не практикующий, конечно, но…
— Ну почему. Написание песен — это и есть социология…
— Возможно. Как вы думаете, какие причины привели к 24 февраля? Вы говорили, что «давно было видно», что к этому идёт, но тем не менее — несколько главных причин…
— Не моё дело это анализировать. Пусть рассуждают учёные, историки, философы. Социологи. Но скажу одно… Любые надежды на то, что этого не случится, были беспочвенны. Я ничего другого не ждал.
— Они были беспочвенны в том числе потому, что Россия — это какое-то проклятое, заколдованное место? Потому что ведь этот ужас даже злой логикой не объяснить…
— Это по разным причинам.
У меня всегда было ощущение, что при имеющемся устройстве государственного аппарата ничего хорошего от него ждать нельзя. По самой простой причине —
потому что этот аппарат заточен на самовыживание, на обеспечение хороших условий для самого себя — как и любая саморегулирующаяся система.
<…> А раз заботится только о себе — значит, те, кем управляют, идут как дрова в топку.
Россия — место фантастическое, великолепное, полное естественной красоты… Здесь бесконечное количество прекрасных, достойных, интеллигентных и образованных людей. Говорю потому, что мало кто ездил по России так, как ездили мы.
Но время от времени происходит интересный процесс, он происходил за последний век уже несколько раз: вдруг получается, что огромное количество людей, живущих в России, вынуждено её покинуть. Как будто Вселенная говорит: так, очередная партия готова? Окей! Пошли отсюда вон!
(БГ смотрит на гуляющих по сторонам людей.)
Вообще поражает, какое количество красивых лиц — особенно мужских — я вижу и в Париже, и в Лондоне, и где угодно… Как будто нахожусь в кино. Где каждый второй фантастически красив… И когда сравниваешь с проходом по любому русскому городу, понимаешь, какие страшные вещи происходили у нас все время — то есть насколько вырезали генетически просто страну… Эта операция по уничтожению генофонда проходит почти что каждое поколение. И только-только вроде кто-то начинает появляться, и им опять: вы созрели? Всё!
Езжайте давайте. Просвещайте весь остальной мир. Оплодотворяйте мир. А мы будем растить новых. Вот сейчас они опять будут растить новых.
— «Спецоперация» показала окончательно, что если будет какой-то протест в России, то ОНИ не остановятся ни перед чем…
— У меня сейчас даже челюсть отвалилась: а что, когда-нибудь были какие-либо сомнения?
— Ну, раньше споры велись годами…
— Я, по счастью, вырос в такой семье, где споров не было…
— В «такой семье» — это в какой?
— И мама, и отец мне очень много дали. Отцу я обязан понятием достоинства. У мужчины в первую очередь должно быть человеческое достоинство. А мать старалась делать все, чтобы дать мне образование сверх того, что даётся в школе… Это меня сформировало. По счастью…
И они всегда рассуждали об устройстве Советского Союза и России, и, слушая их, я тоже ориентировался.
— А как получается, что такой огромный интеллектуальный и культурный потенциал у страны, я уже не говорю о богатствах разного рода, и всё равно всё время она в какую-то воронку втягивается — насилия, всевластия, преступного безумия?
— Я слышал много версий, почему так происходит. Как социолог я их все принимаю. Но любые предположения по поводу того, почему это происходит, будут выходить за пределы моей компетентности.
— Какая версия вам ближе?
— Ну, брамины в Индии говорили, что в России перерождаются… существа… те, что называются асурами. Духи, которые имеют огромный потенциал. И появившись в России, они выбирают сами каждый для себя: он пойдёт вниз, он останется таким же или он пойдёт вверх. И поэтому Россия всегда будет страной испытаний. Так говорят брамины. Я не буду ни соглашаться, ни не соглашаться. Я просто слышал эту версию.
— Пока она, кажется, «подтверждается» — всю историю…
— Ну, с учётом того, что мы видим за последние даже не сто лет, а за последние несколько сотен лет, это очень похоже на правду…
— Вопрос от слушателя Дмитрия М. из Москвы. Будет ли наказание за то, что сейчас творит Россия? Видимо, он имеет в виду, будет ли наказание в кармическом смысле?..
— Законы кармы, как и законы физики (ну, собственно, законы кармы — это и есть законы физики), никто не отменял. Любое действие рождает противодействие. С этим, к сожалению, ничего не поделать.
— Когда весь этот ужас завершится, вы примерно представляете?
— Не завершится, это будет продолжаться… будет видоизменяться постоянно. Будет, я уверен, что-то ещё большее. Такое, что я сейчас даже представить себе не могу…
— Есть мнение, что уровень пропаганды, которому «подвергается» российское население, — невиданный в истории. И что перед нею вряд ли и другой народ устоял бы. И тоже стал бы… зиговать.
— Судя по содержанию писем, которые мне приходят в очень большом количестве, далеко не все зигуют. Поэтому… Я думаю, что это те же самые испытания, которые всегда полагались на нашу долю. Вот они сейчас принимают такую форму.
— Но тем не менее подавляющее большинство молчит, и какая-то часть активно поддерживает… Заметная часть, по крайней мере.
— Если мы, например, возьмём контингент музыкантов, то среди тех, кто поддерживает теперешнее безумие, — имена, которые, очевидно, всегда были там. Всегда так или иначе «поддерживали государство»… То, что рок — это музыка протеста, придумал Артём Троицкий. (Улыбается.) И все журналисты, которые до него про это писали. Потому что как ещё можно было в журнале «Ровесник» написать про рок… «Тигр в гитаре» — была такая книжка. Иначе нельзя было написать. Поэтому рок вдруг стал музыкой протеста. С какого рожна, простите?! Элвис Пресли — музыка протеста? «Роллинг Стоунз», «(The) Who?»… Простите… Это может сказать только человек, который вообще не понимает ничего — ни в рок-н-ролле, ни в музыке, ни в психологии…
Рок значительно больше любого протеста. Рок — как и любая правильная музыка — даёт эталон, возвращает человека к его изначальному истоку. А там уже человек сам решает.
— А чем в этом смысле рок отличается от других видов музыки? Что, классика не возвращает?
— Для каждого времени свои методы. Как говорил Шри Чинмой — он яснее всего это выражал, — музыка спускает небо на землю… Музыка — это то, что определяет суть людей, живущих в данном месте… И музыка всё время вносит эту новизну. И даёт каждому новому поколению свой эталон. Эталон того, какими мы можем быть.
— Тут, к слову, за нашей спиной стоит памятник выдающемуся эталону — Шарлю Азнавуру. Недавно установили…
— Никогда себе не прощу, что с ним не увиделся. Однажды мы с Азнавуром оказались в одном городе в Провансе, это было незадолго до его смерти. И мы ходили в один и тот же ресторан, но всё время расходились… Типа: Шарль только что ушёл. Или: Шарль вот-вот придёт… И у нас ведь общие знакомые были — например, мой названный старший брат Дживан Гаспарян был близким другом Азнавура… Я очень надеялся на то, что мы встретимся, но этого не случилось. Значит, нельзя. А жалко. Хотелось пожать ему руку. И, может быть, что-то с ним вместе сделать. (Вздыхает.) Ну, таких людей, конечно, нужно холить и лелеять.
Самое время начинать новое «общественное движение» «Познакомься с ними, пока они живы».
* Концерты намечены на осень в Таллине, Вильнюсе, Праге и ещё нескольких европейских городах.